Этакая ломовая лошадь, кормящая дочку, мужа и презирающую ее свекровь. Все семейные заботы, помимо заработка, тоже на ней. Она оформляет дачу, не единожды таскаясь куда-то далеко — и очень неудобно — загород; просит других о помощи; все время в магазинах; делает ремонт и покупает все для этого нужное, чтобы справиться с разрухой, созданной свекровью. В общем, какой-то сплошной каторжный труд — ради людей, которые, как будто, совсем не стоят этого: бесконечно глупая и ненавидящая ее свекровь, муж, ни на что неспособный кроме питья, да совершенно бестолковая дочка. Эти люди в буквальном смысле сосут из нее все соки. А она практически без отпуска работает за троих, встает в пять утра, едет в другой конец города на множестве перекладных, после всех работ еще моет пол, затем ходит по магазинам, таскает тяжеленные сумки для своего дома, а также для больной матери. Наконец, в те жалкие несколько дней отпуска, которые она может взять, она занята всякими оформлениями, которые едва ли не тяжелее самой работы. Поразительно еще то, с каким невозмутимым спокойствием она все это принимает, с каким смирением.
Настоящее смирение, по-моему, как раз в чем-то таком. Она, действительно, как земля, всегда приносящая плод, что бы на нее ни кидали, как бы ее ни топтали. Она — человек, послушно тянущий повозку, в которой она везет свою бестолковую и неблагодарную семью. Все это, конечно, сопровождается с ее стороны какими-то ироническими репликами в адрес своих эксплуататоров и всего прочего свысока смотрящего на нее мира…
Когда мы с ней вернулись, пачки газет, сложенные возле ее дверей, рассыпались от моих неосторожных действий. Когда я собирал эти газеты и мой взгляд падал на «гламурные» фото наслаждающихся жизнью, всеми желанных, женщин, невольно на ум пришло сравнение с Наташей — никем не любимой и не уважаемой, провождающей всю жизнь в бесконечных трудах, большая часть которых связана с тем, что потребителей много, а помощников совсем нет, в этом ее безрадостном состоянии, в послушном несении своего креста для меня засверкала особая красота. Красота невинного и никем не ценимого страдания, послушания своей судьбе, почти полного отсутствия «доброго в жизни» ее. И что примечательно, собственно церковной жизни она не ведет, но, если сравнить с нею жизнь большинства верующих, тем более духовенства — класса, более близкого к «гламурным» особам, — то кажется, что настоящие плоды приносят именно люди, казалось бы, «мира». По-настоящему неотмирной кажется именно ее «мирская» жизнь. Все-таки, страдание, тем более переносимое без ропота, тем более невинное, заключает в себе нечто поистине таинственное. Часто кажется, что именно здесь ключ к тайне бытия.
